Как всякий деревенский мальчишка, я стихи читал только для того, чтобы ответить урок по «Родной речи» и позднее – урок по литературе. Исключением было стихотворение «Бородино», которое я выучил в четыре года. И я совсем не помню, каким образом в 1962 году мне попала книжка стихов «Роса на стволе», первая книга стихов Венедикта Станцева. Мне было тринадцать, я пластался в футбол и уже начинал чувствовать, что мне надо быть вратарем сборной страны, а то Лев Иванович Яшин вот-вот уйдет, и ворота сборной Страны Советов останутся пустыми. А тут сборник стихов, в сборнике – «Баллада о журавлях», в «Балладе» строчки: «И в горле горит, в небе горит…» – я сознательно искажаю подлинные строчки и привожу их так, как они мне запали в сердце, запали единением горла и неба. И еще: «На штык опираясь, привстал замполит…» – стихотворение мне пахнуло легендарной стариной, тем самым лермонтовским «Бородино». А сам автор сразу же стал старым дядькой с картины П. Заболотского «Портрет унтер-офицера лейб-гвардии Московского полка Андреева», то есть стал старым косолапым ветераном 1812 года, усевшимся в обнимку со штыком на барабан. Вот так мне пахнуло, так соединились у меня горло и небо, замполит, автор и старый унтер-офицер, слуга царю, отец солдатам.
А самого Венедикта Тимофеевича вживе я увидел только в 1998 году и ничуть не удивился установленной мной едва не сорок лет назад похожести. «Есть в русском офицере обаянье…» Есть в русском офицере извечная похожесть.
Мне не дано быть журналистом. Мне стыдно приставать к человеку с расспросами. Потому о нашем «деде Станцеве» (далее без кавычек) я знаю немного, только то, что он сам мне иногда рассказывал. Конечно, рассказывал он только о войне. Может быть, ему было нужно самому, может быть, он считал, что мне интересно – а мне на самом деле было очень интересно – но он как бы в благодарность за те полстакана водки, которые обычно я ему находил, он рассказывал.
– Арсен? – обычно тихим голосом спрашивал он в телефон о моем житье и, как бы удостоверившись, что у меня с житьем (по Пушкину) не худо, еще тише спрашивал:
– Нет ли у тебя?..
– Есть, приезжайте! – говорил я, когда у меня действительно было.
Он приезжал, выпивал сразу сто пятьдесят и тем же тихим ровным голосом начинал вспоминать. Никогда ни о ком из наших писателей он ничего не сказал. Он только вспоминал о фронте. Думаю, никакого особого расположения у него ко мне не было. Но, думаю, не только сто пятьдесят граммов были причиной его воспоминаний. Я человек тихий. Я люблю слушать – если не занудно рассказывают, конечно. Он рассказал об их обычае перед боем легонько стукаться лбами, так сказать, бодаться. И он иногда со мной бодался.
– После войны я только при тебе об этом вспомнил! – сказал он.
В последнее наше свидание, когда я и Саша Кердан от него уходили, он задержал меня и, по его просьбе, мы опять с ним легонько стукнулись лбами, боднулись.
– Это в память всех наших ребят, Арсен! – сказал он.
Вышло, что в память. А ни одного имени он не сказал. И я ни одного имени не попросил его вспомнить, не догадался. Я только слушал.
Рассказал он о комбате Туманишвили. В ходе непрерывных боев, в какой-то миг передышки, он, комбат Туманишвили, как рассказал «Дед» просто ткнулся головой в куст и заснул. Тут же его разбудили: «Танки!» – прорвались немецкие танки. Комбат связал бинтом несколько гранат и лег под первый же танк.
На речке Молочной – это на юго-востоке Украины – во время бомбежки он увидел, как бомба падает прямо на него. Он взмолился.
– Я по-настоящему взмолился, я упал и стал молить Бога, чтобы пронесло! А как пронесет. Бомба падает прямо на меня. Рванет – и атомов с молекулами от меня не останется. Я взмолился. Все мы молились. Комсомольцы не комсомольцы, коммунисты не коммунисты – какая разница. Мы все на войне молились. Бомба упала в двух метрах от меня и не взорвалась. Она разворотила траншею. Меня завалило землей, сдавило. Но бомба не разорвалась.
Дед был послан за патронами. Рота была в окружении. Когда и где было – я опять не спросил. Рота попала в окружение. Рядового Станцева послали за патронами. В помощники дали другого рядового – цыгана. Так уточнил Дед. В тыл можно было пробраться только ползком и только через гребнистый склон горы, напрочь немцами простреливаемый. Доползли до склона. Дед командует: «Вперед!» – Дед командует, а цыган не ползет. Вцепился цыган в землю и пустился в рев: «Я жить хочу!» - то есть цыган, получается, жить хочет, а Дед не хочет.
Не нам судить, но я знал одного фронтовика, который, не стесняясь, говорил, что он застрелил мальчишку, не поднявшегося в атаку. Не нам, не воевавшим, судить.
Дед цыгану: «Вперед!» – а цыган – вообще назад. Пополз дальше через гребень Дед один, приполз к своим, нагреб патроны в мешок и пополз обратно. Он так и сказал: в мешок, – не привычный нам, по литературе, ящик патронов, а мешок. Под огнем снова перебрался через гребень.
Мы бездумно повторяем кем-то первым сказанные слова про «девчушек, которые под огнем с поля боя выносили раненых». Еще раз говорю, у меня, не бывшего под огнем, нет права в этом сомневаться: выносили. Но к тем, кто эти слова превратили в штамп, кто произносит их бездумно, как само собой разумеющееся, у меня есть предложение – постелить на ламинированный пол квартиры свою дубленку, положить на нее полста кеге веса, ну хотя бы свою родную половину, упасть самому на брюхо и потащить. И если справится, повторить эксперимент на даче, на сырой матушке-земле. Я не в умаление заслуг тех, кто воевал, это говорю. Я говорю – каково же досталось им, кто воевал, если даже не было такого, что «девчушки под огнем с поля боя выносили раненых», а было хотя бы только вот это – Дед под огнем ползком припер в окруженную роту мешок патронов.
А в Восточной Пруссии зимой 45-го он, сержант, сотрудник дивизионной газеты, был возвращен на передок командиром зенитно-пулеметного расчета. Немцы прорывались из окружения большими силами, и, чтобы их сдержать, в бой кидали всех. Дали Деду крупнокалиберный пулемет, установленный на полуторке. Выпал снег. Дед свою полуторку обмотал простынями. Сосед погордился, маскировать свой пулеметный расчет не стал. Соседа немцы накрыли сразу же. А Дед со своей полуторкой заставил немцев залечь. Все-таки крупнокалиберный – это сила. Наводчиком был уроженец нынешней Курганской области, потом в боях погибший. Он бил по лежащим немцам короткими очередями, прицельно. Выцелит – выстрелит.
– Слышно было, Арсен, как пули попадали. Если в тело, то звук был шмякающий, утробный. Если в голову – гулкий, лопающийся! – говорил Дед.
И позволю я себе вспомнить еще один эпизод с Дедом, эпизод из осени 98-го года. Эпизод – не более, без потаенных смыслов и подтекстов.
Я как-то вечером зашел в кабинет через стенку, в кабинет братского нашего Союза, который тогда возглавлял Николай Григорьевич Никонов. Я зашел – а там правление, вернее, там только что закончилось правление. И сидят за столом правленцы красные, горячие, оживленные, глаза маслятся и одновременно пламенем пылают, подвига ищут. Ясно, приняли ребята. Н.Г. Никонов запрещал своим. Они с первого же дня, как я пришел летом 98-го руководить нашим отделением Союза, побежали с этим делом ко мне. Уже одно это говорило о пользе двух Союзов. Но многие, особенно бывшие пьющие, все равно говорили о вреде двух Союзов, вернее, о вреде только нашего Союза – Союза российских писателей. Так вот. Николай Григорьевич запрещал – а тут, пожалуйста, тут сидят его соратники-правленцы красные, горячие, оживленные, глаза пламенем пылают и одновременно маслятся.
– А, прошу прощения! – повернулся я уходить.
– Стойте, Арсен Борисович! – окликнул Николай Григорьевич. – Стойте! – и, когда я обернулся, он вдруг неприязненно спросил: – А скажите-ка, Арсен Борисович, по какому праву вы занимаете наш кабинет и пользуетесь нашей мебелью?
Подобный же вопрос довелось мне услышать от руководства братского Союза и летом 2010 года, хотя именно по моей инициативе в том же 98-м году мы, Саша Кердан, Юра Бриль и я, взялись за организацию Дома писателя. И потом мы, Саша Кердан, Володя Блинов и я, пять лет добивались этого Дома писателя. И вот снова: по какому праву? – Живучи некоторые обычаи, оказывается.
А тогда я повернулся уходить – Николай Григорьевич мне вопрос. И ладно бы был вопрос о том, по какому праву я, безродный космополит, продолжаю вредное дело раскола писательского сообщества, по какому праву я лично продал Россию в целом и русскую литературу в частности. При такой идеологической постановке вопроса было бы не так обидно. А – какая-то мебель, какие-то колченогие стулья, разбитые столы, шкафы без дверок и кресла с грязной протертой обшивкой. Обидно, понимаешь!
Не успел я определить, в шутку ли так изволили мне сказать Николай Григорьевич или не в шутку, как он мне – более того. Он мне:
- У меня вот издано более восьмидесяти книг! У меня тиражи… Я все это окупил! А вы?
И тут наш Дед, который у меня с 62-го года «и в горле горит, и в небе горит…» – в тон Николаю Григорьевичу меня спрашивает:
– Да! По какому праву?
Я человек тихий.
– Да ни по какому, Венедикт Тимофеевич! – тихо ответил я Деду.
Николаю же Григорьевичу сказал довольно не тихо, и это не тихое мне своим вопросом подсказал Дед.
– А это право, – сказал я Николаю Григорьевичу не тихо, - мне дали фронтовики члены Союза российских писателей Семен Борисович Шмерлинг, Юрий Абрамович Левин, Анатолий Иванович Трофимов, и не тиражами книг они мне его дали, а пролитой за нас кровью!
Хотел я еще далее сказать, что при таком прейскуранте сам Николай Григорьевич должен был бы сейчас привстать со своего стула. Но говорить этого я не стал, а только увидел, как переменился в лице Дед. Все-таки – «и в горле горит, и в небе горит…»
Теперь я понимаю, что Дед не меньше меня был огорошен вопросом, что он хотел вопрос повернуть в нечто, не требующее ответа. Тогда же я принял Деда, фронтовика, как апологета какого-то раздела стульев.
Что было между нами за одиннадцать лет нашего знакомства – дружба не дружба, любовь не любовь. В его квартире я появился, уже когда сам Дед из нее не стал выходить. Встречи наши были редки. В телефон много говорить для меня – мука. Но когда он со сломанной шейкой бедра появлялся в Доме писателя, и к нему с предложением помощи обращались несколько человек, в том числе и интересные наши женщины, он говорил:
– Вон Арсен мне поможет!
Я принимал это как награду.
А вот награды и краткий боевой путь самого деда (как я об этом от него знаю).
Он призван в Красную армию 30 сентября 1941 года Балашовским горвоенкоматом Саратовской области в 47-й запасной стрелковый полк, на фронт отправлен 8 ноября 1941 года под Москву. Ранен 25 ноября 1941 года. Почти три месяца был в госпитале. 20 апреля 1942 года направлен в 3-ю гвардейскую стрелковую дивизию 2-й Ударной армии Волховского фронта, снова получил ранение, спасшее его от теперь всем известных событий с трагедией армии. После ранения – гвардеец имел право возвратиться в свою часть – с дивизией попал под Сталинград отражать попытку танкового прорыва к Паулюсу армии Манштейна. Здесь получил медаль «За боевые заслуги» – первую или вторую, всего было за войну две. Потом были бои за освобождение Донбасса, юга Украины, Севастополя, Прибалтики. В 44-м году награжден орденом Красной Звезды. Осенью того же 44-го с присвоением звания сержанта переведен корреспондентом в дивизионную газету. Но вскоре же возвращен на передок командиром зенитно-пулеметного расчета, командовал до февраля 45-го. В январе 45-го получил орден Отечественной войны. Восточная Пруссия, Кенигсберг, белый флаг над ним – 11 апреля 45-го. Война Деда закончилась. Кроме перечисленных наград, награжден медалями «За оборону Москвы», За оборону Ленинграда», «За оборону Сталинграда», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне».
Может быть, излишне это перечисление, как и само воспоминание.
Но, думается, есть и сейчас, будут и потом люди, которым вопреки всей нынешней лжи и грязи о Великой Отечественной, о нашей вообще истории, вопреки ненависти к России и всему, что с ней связано, эти данные о боевом пути, о наградах нашего деда Станцева будут нужны.
Дополнительно о Деде Станцеве
В связи с тем, что о наградах Деда в статье сказано было со слов самого Деда, некоторые данные оказались не точными. Память – не очень достоверный источник. Ничего не поделаешь.
Более точные сведения я нашел на сайте Министерства Обороны России «Память народа». По тем же документам, по некоторой исторической литературе (А.М. Самсонов. Сталинградская битва, В. Станцев. Диво-дивизия. Боевой путь 3 гвардейской стрелковой дивизии, исследования по Синявинской операции Волховского фронта и др.) удалось более подробно установить и боевой путь Деда.
Здесь мы остановимся только на участии Деда в боях под Сталинградом в декабре 1942 года.
После ранения на Волховском фронте и излечения Дед как гвардеец вернулся в свою 3 гвардейскую стрелковую дивизию, в 13 гвардейский стрелковый полк. Дивизия в октябре 1942 года была включена в состав 13 гвардейского стрелкового корпуса вновь сформированной 2 гвардейской армии. Командующий армией был генерал-майор Р.Я. Малиновский, впоследствии маршал Советского Союза и министр обороны Советского Союза. Его заместителем был генерал-майор Я.Г. Крейзер, а начальником штаба – генерал майор С.С. Бирюзов, впоследствии Маршал Советского Союза. Корпусом же командовал генерал-майор П.Г. Чанчибадзе, дивизией – полковник К.А. Цаликов. А полком командовал подполковник В.Ф. Маргелов, впоследствии командующий Воздушно-десантными войсками, легендарный Дядя Вася, и саму аббревиатуру ВДВ десантники расшифровывали как «Войска дяди Васи».
Под Сталинград 2 гв. Армия прибыла 12 декабря 1942 года в день наступления из района Котельниково (примерно 150 км юго-западнее Сталинграда) армейской группы «Гот» с целью деблокады окруженной в Сталинграде 6 армии Паулюса. Группа насчитывала 10 пехотных и 3 танковых дивизий. Надо учесть, что немецкая пехотная дивизия в полтора раза превосходила советскую дивизию по численности и огневой мощи, а немецкая танковая дивизия превосходила советский танковый корпус по тем же показателям в два раза.
2 гв. Армии был дан приказ занять рубеж обороны на реке Мышкова (примерно 50 км юго-западнее Сталинграда). 3-гв. стр. дивизии непосредственно достался участок от населенного пункта Ивановка до населенного пункта Васильевка – как оказалось, на направлении главного удара немцев. Наши войск вышли на назначенный рубеж 18 декабря и спешно стали готовить рубеж к обороне. Помните у Деда в «Смотрю я памяти в глаза»: «…Четыре часа копать и рыть, четыре часа рыть и копать: танки Манштейна хлынут через пять…» – и его же более позднее: «…Что ж вы не молитесь, люди – скоро танки придут сюда!»
Слава Богу и тем войскам, которые сдерживали удар, – танки Манштейна хлынули через двое суток, 20 декабря. Непосредственно против 13 гв. стр. полка был 11 танковый полк 6 танковой дивизии. Немцы охватили наших с фронта и левого фланга. Бои непрерывно продолжались с 20 по 23 декабря, иногда переходя в рукопашные схватки. Здесь, как и по всему рубежу 2 гв. армии, немцы были остановлены, и сразу с утра 24 декабря 2 гв. армия перешла в наступление.
План немцев по деблокаде 6 армии Паулюса не состоялся.
Вкратце вот так.
В результате этих боев Дед, гвардии рядовой Станцев, был награжден медалью «За боевые заслуги», первой своей наградой за полный год войны.
Второй медалью «За боевые заслуги» он был награжден в апреле 1943 года. И в том же 1943 году он был из пехоты переведен в редакцию 3 гв. стр. дивизии «Боевая гвардейская» – об этом сказано в наградном листе на награждение Деда орденом Красной Звезды.
Орденом Красной Звезды он был награжден приказом по 3 гв. стр. дивизии все того же 13 гв. стр. корпуса все той же 2 гв. армии, но в составе 1 Прибалтийского фронта от 22 октября 1944 года, будучи сотрудником газеты и будучи в звании гвардии старшины.
А орденом Отечественной Войны II степени он награжден 25 мая 1945 года. В это время он был сотрудником газеты 32 гв. стр. дивизии 11 гв стр. корпуса 2 гв. армии 3 Белорусского фронта.
К этому следует прибавить, что с 2011 года Ассоциацией писателей Урала (координатор А. Кердан), дочерью В. Станцева – Е. Григорьевой, Свердловским отделением Литфонда России, которым в то время руководил автор этих строк, и Администрацией города Екатеринбурга была учреждена Всероссийская литературная премия - Премия имени поэта-фронтовика Венедикта Станцева. Она ежегодно вручается в канун Дня Победы.
К этому – нужно или ненужно – но прибавлю, что число «13» встретилось Деду еще раз – он жил по улице Академической в доме №13.